История сумчанина Николая Сергиенко, который участвовал в ликвидации аварии на ЧАЭС
26 апреля исполняется 35 лет со дня аварии на Чернобыльской атомной электростанции (ЧАЭС). Тогда, в далеком 1986 году, на 4-м энергоблоке планировали остановить реактор на ремонт, а перед этим провести испытания на одном из турбогенераторов (по использованию кинетической энергии ротора как резервного источника энергии для нужд станции).
Мощность энергоблока была снижена до минимальной, но затем из-за технических особенностей реактора она начала резко возрастать – 26 апреля в 01.23 произошел мощный взрыв. ЧП стало крупнейшей катастрофой в истории атомной энергетики: была полностью разрушена активная зона реактора, здание 4-го энергоблока частично обрушилось, пожар перекинулся на 3-й блок, произошел значительный выброс радиоактивных веществ в окружающую среду. Беда в одночасье перевернула жизни миллионов людей. Попавшие в этот огневорот никогда не смогут забыть случившегося. Среди них – ликвидаторы масштабной аварии, устраняли которую несколько лет (восстановительные работы проводились поэтапно, и только в марте 2020-го было принято решение о досрочном прекращении эксплуатации 3-го энергоблока и окончательном закрытии ЧАЭС). Истории этих людей – живая память о событиях, которые нельзя забывать.
«Наверное, пошлют убирать урожай…»
Наш собеседник – сумчанин Николай Сергиенко, капитан в отставке. Принимал участие в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС при воинской части, которая дислоцировалась возле с. Ораное (40 км от электростанции), пробыл там три месяца (с ноября 1987-го по февраль 1988-го). В это время как раз проводились дезактивационные работы на 3-м энергоблоке и состоялся его послеаварийный ввод в эксплуатацию, пишет shans.com.ua.
– Тогда я работал в Сумах механиком цеха на заводе силикатного кирпича, – вспоминает Николай Алексеевич. – Возвращаюсь поздно домой, а там повестка в военкомат (жена получила под расписку). Когда пришел на медкомиссию, поинтересовался у майора, для чего мы ее проходим. Он мне отвечает: мол, потом узнаешь. Я еще предположил, что, наверное, пошлют на целину убирать урожай (среди нас было очень много шоферов). О Чернобыле даже не думал – тогда на 4-м блоке уже стоял бетонный саркофаг (его соорудили с июля по ноябрь 1986-го. – Л.П.), и об аварии на то время уже мало говорили. Но в личном деле было указано назначение, и я все понял. Призывались со мной и солдаты – их отправили эшелоном, а офицеры запаса добирались сами. В Белой Церкви в воинской части нас переодели в форму, выдали паек и прямым ходом колонной отвезли в Ораное. Сразу за селом стояла наша 25-я бригада. Там был распределительный штаб, ротацию проводили почти каждый день: тех, кто набрал «радиков», – отправляли домой, а пополнение приступало к службе. У меня была отдельная ремонтная рота (в пределах 80 человек и больше) – люди были нужны, чтобы обрабатывать объекты на 3-м блоке, который заглушили после пожара. Первый и второй энергоблоки уже были запущены.
К слову, в отличие от первых двух энергоблоков, на третьем был проведен большой объем восстановительных работ. Оборудование, трубопроводы, вентиляционные короба, кабельные трассы в помещениях с большими уровнями излучения были демонтированы. Защитно-разделительная стена между 3-м и 4-м энергоблоками бетонировалась и облицовывалась свинцом для уменьшения радиационного фона. Возводились дополнительные защитные стены на других участках.
– Для меня как офицера самое главное было – не допустить облучения солдат, – продолжает Николай Сергиенко. – Особенно на ЛВТХ (лаборатория вентиляции тепла и холода), где мы работали. Если реактор – это сердце энергоблока, то лаборатория – его легкие. Там очень много приборов, датчиков, самописцев. Я заканчивал военную кафедру в Днепропетровском химико-технологическом институте – четыре года мы изучали радиацию, сдавали контрольные и лабораторные. Понимал, насколько это серьезно. А солдат необходимо было контролировать – в одном углу один фон, а в другом он просто сумасшедший. Работы было очень много – 3-й блок нужно было срочно сдавать в работу. Подъем – в 4.30 утра, садимся на «УРАЛы», везут нас сначала в одно село, там пересаживаемся на другой транспорт – и на станцию. Каждое утро заводил ребят, расписывался в журнале, сколько личного состава и куда распределено. Таких выездов на ЧАЭС у меня было 60 – больше не пустили (дозиметристы следили за радиационным фоном). Нам дали только один выходной – на Новый 1988 год.
Моя рота ходила в передовиках – возле штаба висел флаг в ее честь. Объекты после дезактивации сдавали с первого предъявления. Сначала замерялся фон, высчитывалось время, сколько можно находиться на объекте, а затем приходила комиссия из Академии наук – замеряла все уже японскими приборами. И только тогда составлялся акт приемки. Площадь третьего блока – огромная, но мы справились.
Из защиты – одноразовая маска-«лепесток» и форма
– Нам выдавали маску-«лепесток» – круглая такая, а респиратор оказался непригоден для таких условий, – продолжает Николай Сергиенко. – «Лепестки» на роту я получал целыми коробками. В течение работы их меняли по несколько раз – как только на языке появлялся сладковатый привкус металла. Солдаты сразу десяток брали себе и прятали в голенище сапога, а использованные выбрасывали в контейнер. Слава Богу, на службе из моей роты никто не пострадал.
Но были потери в батальоне. Я этого солдата видел в санчасти – большой, косая сажень в плечах. Он жаловался на сильную головную боль, голова была перевязана вафельным полотенцем. Ему говорят: мол, прекращай – ты здоровый! Перевели в госпиталь, но какое там оборудование – решили отправить в Киев. Но не довезли – по дороге его не стало. Вечером комбриг на совещании рассказал: как оказалось, у этого мужчины в детстве была травма головы (при драке по темечку его ударили арматурой). Но он никогда не болел, работал грузчиком на торговой базе в Харькове. Это уже сообщил водитель, который с командиром роты и солдатами отвозил тело домой. Если бы не радиация, то эта кровяная точка в мозгу не развилась бы до такого состояния и человек, возможно, и не умер бы. А так не стало сына и отца двух детей.
«Держать всех солдат при себе – до особого приказа!»
– В один из дней с утра прихожу в штаб заполнять журнал, и поступает команда: держать всех солдат при себе до особого приказа, – вспоминает командир ремроты. – Я не понял, в чем дело. Солдаты отдыхают, жду до обеда приказа. Оказалось, был произведен пробный пуск третьего энергоблока. Сутки его прогоняли, полностью включили турбины. Потом заглушили – там, где приборы зафонили, нужно было провести дополнительную дезактивацию. Мы работали на объекте еще неделю, после чего его запустили. Это был декабрь 1987 года. За это Михаил Горбачев (последний Генеральный секретарь ЦК КПСС) издал приказ о награждении особо отличившихся офицеров, в том числе и меня. Я был представлен к ордену Трудового Красного Знамени, наградной лист пришел в часть. Но орден я так не и получил – СССР развалился, все архивные документы куда-то исчезли, потом долго восстанавливались. Хорошо, что вернулся живой.
Но о том, что Николай Алексеевич был дисциплинированным, стойким и мужественным и являлся авторитетом для товарищей по службе, говорит благодарственное письмо командира воинской части, которое он хранит.
Зона отчуждения: бесхозные игрушки и мародерство
– Последнее село перед ЧАЭС – Копачи, – вспоминает наш собеседник. – С правой стороны был детсад. Жутко было смотреть – игрушки, трехколесные велосипеды валялись на улице. Такая картина осталась после переселения жителей. При мне уже некоторые самоселы возвращались домой. Там люди жили богато. Многие работали на станции, получали хорошие зарплаты. В селах строили добротные дома. Как рассказывал мне дедушка, который со своей женой вернулся домой (он приходил к нам за хлебом в армейскую пекарню), – людям обещали, что это произойдет через трое суток. Разрешалось брать только самое необходимое – документы, деньги, золото. Их с еще одной семьей поселили в старом доме – вот дед с бабкой не выдержали и вернулись на родину. Там у них свой красивый дом, огород, похоронены поколения родственников. Они уже посадили огород, выращивали овощи. Природа в тех местах – красивейшая. Вышел из Припяти и через 500 м сразу оказался в сосновом лесу. Небольшой город – в то время новый и компактный – стал, как теперь говорят, зоной отчуждения, призраком. Так же, как и Чернобыль. Тогда в городе работали только гостиница, ресторан, а при въезде был универсам. В центре жили генералы, а мой солдат возил одного из них.
В брошенных квартирах и домах осталось все – бытовая техника, одежда, мебель. В гаражах – автомобили, различные инструменты. К сожалению, были позорные случаи мародерства, хотя вертолеты постоянно кружили над местностью. На этом даже попался один наш капитан, который попытался вывезти раскуроченный «запорожец», цветной телевизор и сварочный аппарат. На КПП, когда «прозванивали» его грузовик, японские приборы включили сирены. Патрули открыли тент, а там все это добро… Капитана отдали под трибунал.
Но такие случаи, по словам Николая Сергиенко, – неприятное исключение того времени, когда люди сплотились в борьбе с невидимым врагом. «Очень важно не забывать то, что мы пережили, чтобы Чернобыль не повторился! Это касается не только памяти и уважения к героям, но и уроков, которые нужно извлечь из этой трагедии», – подытожил наш собеседник.
Лиза Павлова