Из прошлого местной проституции: были ли в Сумах улицы красных фонарей?
В явном или скрытом виде проституция присутствует во всех типах общества. Корни ее следует искать еще в доисторических временах (т. н. гостеприимный гетеризм или культовая проституция).
Однако видом продажной любви она, безусловно, стала благодаря цивилизации. Следовательно, там, где сформировано классовое общество и существуют развитые товарно-денежные отношения, можно обнаружить и торговлю телом. Правда, в отечественной истории свободной от нее оказался период Киевской Руси. Действительно, в летописях и прочих письменных источниках свидетельства о проституции не встречаются. Но уже в польско-литовскую эпоху Украина по ее распространению ничем не уступала другим европейским странам. Ярмарки, корчмы и шинки Речи Посполитой служили настоящими местами разврата… Постепенно география проституции расширилась с запада на восток, дойдя до Слобожанщины. И такой крупный город региона, как Сумы, не стал исключением.
Причины
О времени зарождения проституции в Сумах ввиду недостатка источников можно судить лишь приблизительно. Вероятно, в первые суровые десятилетия существования города-крепости она еще отсутствовала. Постепенно моральные устои общества подрывались, на что были свои основания. «Матерью» проституции была бедность, обусловленная массой причин: усиление эксплуатации, разорение, последствия стихийных бедствий, смерть мужа-кормильца, пьянство, сиротство и пр. Стесненное социальное положение женщины, ограничение на профессиональные занятия, более низкая оплата труда в сравнении с мужчинами и подчиненный статус в семье оставляли мало возможностей для честного труда. Словом, «злидні» – причина проституции универсальная. Местная слободская специфика бедности связана с наличием прослойки подсуседков – бедного податного населения, не имевшего своего угла и вынужденного ютиться при дворе «у соседа». Рассматривал ли вдов, чужих жен или девиц хозяин в качестве оплаты за «заботу» – вопрос, требующий отдельного исследования.
Способствовало проституции и развитие коммерции. В Сумах проводились крупные Введенская (ноябрь-декабрь) и Сборная (февраль-март) ярмарки. Издалека в город стекалась масса купцов и их приказчиков, покупателей, на время оторванных от своих родных мест и семей. Горожане сдавали приезжим внаем жилье, организовывали общественное питание, культурный досуг. Удачные сделки и приятные приобретения, возлияния в шинках, музыка и балаганные постановки, красота местных женщин – все это способствовало возбуждению естественного желания. Спрос рождал предложение. Доступность такой опции на торжищах в разные времена – дело небезызвестное, нашедшее упоминание в литературе, как, например, в «Крейцеровой сонате» у Л. Толстого («женатые люди на ярманке в Кунавине веселятся»). Наиболее ранний намек на блуд во время сумской ярмарки обнаруживаем в донесении Белгородского епископа Досифея в Синод в 1732 г.: «как жители, так и торговые люди имеют всякую праздность, пьют безвременно и чинят забавы (выделено мной. – Д.К.), играют музыки и всякие игры».
Известный спрос на продажную любовь создавали военные. Служба в войске царя-батюшки, приходившаяся на самый золотой репродуктивный период жизни мужчин, скрашивалась посещением публичных женщин. Сумы, надо признать, вниманием военного ведомства не были обойдены. В 1765-1806 гг. тут квартировал Сумской гусарский полк, созданный на основе ликвидированного казацкого слободского полка, затем Старооскольский мушкетерский полк, после – уланская бригада, Гусарский Его Императорского Высочества Герцога Максимилиана Лейхтенбергского полк, Белорусский гусарский полк и прочие части. С 1874 г. и до начала Первой мировой войны в Сумах постоянно располагался 28-й Новгородский драгунский полк.
Влияние на развитие проституции оказывало ущемление прав женщин. Если на добрачные связи мужчин общество в целом смотрело с пониманием, то уличенная в таковых девушка порицалась, становилась «покрытой», нередко изгонялась из семьи или с рабочего места и, как правило, теряла возможность выйти замуж, поскольку бесчестие женщины в данном случае грозило распространиться и на ее избранника.
На «порчу» женщин в Сумах косвенно указывают данные о численности т.н. незаконнорожденных. Например, в 1836 г. из 521 родившегося малыша 61 ребенок произведен на свет вне брака. Церковь на «покрыток» накладывала епитимью, однако выполняли ее девицы, по свидетельству священников, через одну. Вообще, путь к панели через совращение мужчиной («от стыда, лишившись невинности», «оставлена любовником без средств») был одним из наиболее распространенных.
Приживали детей от любовников и замужние женщины, как, например, сумская солдатка Агафья Манойленко. Нанявшись работницей в дом к отставному подпоручику Дмитрию Полозову, она блудила и с ним, и с его сыном, губернским регистратором Петром (кто из них отец – бастарду осталось неизвестным), имея при этом некоторое вспомоществование, в чем после обращения законной жены Полозова и разобрались сумская полиция и местное духовное правление в 1811 г. Поведение Манойленко вполне типично для того времени. В отдалении от мужей, служивших 25 лет по рекрутской повинности, солдатские жены часто заводили любовные связи или вполне откровенно пускались в проституцию, дабы свести концы с концами.
Далеко не все представительницы сферы сексуальных услуг были местными – многие приезжали из дальних мест, привлеченные коммерческой славой города. В Сумах можно было за свидание заработать до 20 коп. (а фунт говядины можно было купить за 4 коп., курицу – за 10-15 коп., гусака – за 30 коп., шкалик (61,5 мл) водки – за 4 коп.). Здесь путаны вольно нанимали квартиры, на которых и приступали к своим обязанностям. Очевидно, как и прочие обыватели, благосостояние которых зависело от ярмарочной торговли, сумские путаны в дореформенный период хорошо зарабатывали лишь сезонно. Потому гастролерши в погоне за «нормой прибыли» переезжали с места на место вслед за чумацкими мажами и купеческими фурами.
Торговля телом в державе Романовых имела весьма широкое распространение, о ней хорошо знали, ее обсуждали в приватных беседах, но вот упоминать ее лишний раз органы власти, как правило, избегали. В частности, сохранившиеся дела о проституции (к сожалению, сведения о сумских путанах уничтожены, вероятно, еще в огне революции 1917 года) отличаются крайней статистической сухостью. То же самое касается прессы, касающейся проблемы проституции в основном только для освещения преступлений на фоне половой любви. Вообще явление это вплоть до начала ХХ века довольно слабо подвергалось разглашению – и то в основном в ключе осуждения «развратного поведения». Отдельные публицисты, указывающие на социальную природу проституции, описывающие ее натуральные картины, бичующие общество за то, что оно «само заражено бездною самых отвратительных пороков, которые достигают в нем грандиозных размеров, вовсе не известных в странах цивилизованных» (Серафим Шашков), подвергались дружному остракизму хором ханжей и моралистов. Не зря же А. Куприн повесть «Яма» начал такими словами – «знаю, что многие найдут эту повесть безнравственной и неприличной». Ну что ж, осмелимся потревожить эту тему и мы.
Опасные одиночки
Первые достоверные упоминания проституции в Сумах относятся ко времени правления Александра I (1801-1825). В 1808 г. командир стоявшего на квартирах в Сумах Старооскольского мушкетерского полка полковник Козлов пожаловался слободско-украинскому губернатору (до 1835 г. Харьковская губерния называлась Слободско-Украинской) Ивану Бахтину на «непомерное множество непотребных женщин и девок, находящихся в городе Сумах не токмо во всех трактирах, но и во многих обывательских домах, а особенно же приезжающих к ярмонкам». Оные путаны, указывал полковой командир, вовлекали его подчиненных «в распутство и заразительную венерическую болезнь». Как следствие – утраченное здоровье и даже смерть военнослужащих, а «между тем и гошпиталь полковой сим отягощается». В общем, полк во вполне мирных Сумах нес потери, сравнимые разве что с баталиями недавней кампании против Наполеона (в 1807 гг. старооскольцы участвовали в сражениях при Прейсиш-Эйлау и Фридланде).
По мнению того же Козлова, причина такого вопиющего разврата крылась вовсе не в какой-то особенной легкомысленности местных жителей, а в том, что проституции некоторым образом покровительствовали органы местной власти. В особенности городничий Карл Адольфович Мейер. Получал ли глава административно-полицейской власти уездного города мзду с заштатных девок и их сутенеров, если таковые были, – вопрос риторический. Вероятным является и то, что полицейские власти просто закрывали глаза на блуд, столь удобный для предотвращения преступлений на половой почве.
Получив сигнал, Бахтин распорядился очистить Сумы от «непотребных женщин» и потребовал объяснений со стороны городничего про причины «зла». Последнее влияло на рост распространения именно сифилиса, на что имеем указание из другого дела. Несколькими месяцами ранее губернатору поступило сообщение о выявленной в сумской «тюремной избе» зараженной любострастной болезнью колоднице Варваре Гомоновой, обвиненной в краже денег у купеческого сына Серафимовича (обстоятельство дела неизвестно; возможно, это была месть молодого человека проститутке за инфицирование). Осмотревший ее уездный штаб-лекарь Тимофей Полетика в присутствии свидетельниц выявил у нее «рану ниже детородного члена» (вероятно, речь идет о шанкре или язве в промежности) и указал на необходимость изолировать колодницу от остальных задержанных, «поелику сия болезнь весьма прилипчива». А, как известно, «прилипчивой болезнью» в империи именовали именно люэс.
Чем завершилось разбирательство – неизвестно. Старооскольцы уже в следующем 1809 году навсегда покинули «злачное место», отправившись в действующую против турок армию на Дунае. А сумские «непотребные девки», на время распуганные полицией (по «Уставу благочиния» 1782 г. проституток могли на полгода упечь в «смирительный дом»), вновь вернулись к своим заработкам. Благо, ярмарочная торговля в городе лишь набирала обороты…
Злачные места
Не в силах остановить разврат и угрозу распространения венерических заболеваний, правительство, дабы сохранить «общественное здоровье, чистоту и опрятность», решило взять проституцию под строгий врачебно-полицейский контроль. В 1843 г. был утвержден циркуляр Медицинского департамента МВД «О мерах к недопущению распространения любострастной болезни», а 29 мая 1844 г. обнародованы «Правила для содержательниц домов терпимости» и «Правила публичным женщинам», легализировавшие явление проституции. В короткое время империя покрылась сетью maisons de tolerance на зарубежный манер. Один из первых упоминаемых сумских борделей – заведение, открытое в 1856 г. Оно доставляло неудобства межующему с ним частному женскому пансиону девицы фон Мирбах, владелица которого добилась переезда веселых соседей. Прецедент был использован во благо охраны нравственности.
Дома терпимости были вытеснены из приличных районов города, чему способствовало распоряжение правительства устраивать их на расстоянии не ближе чем 150 саженей (сажень – 2,13 м) от храмов и учебных заведений. Таким образом, в центральной части Сум, где располагались Спасо-Преображенский собор, Воскресенская, Николаевская и Покровская церкви, присутствие притона было просто исключено. Правда, соседство святынь блуд совершенно не исключал. По данным краеведа Павла Никитенко, «феи ночи» в начале прошлого века фланировали вдоль Воскресенской улицы – в месте средоточия гостиниц (в 1908 г. тут находилось пять отелей) и трактиров, – владельцы которых отнюдь не были против соседства путан. Например, в гостинице Куракина, по словам того же краеведа, «можно было провести инкогнито некоторое время со своей дамой после недавнего знакомства».
Среди краеведов нет единого мнения о количестве сумских борделей, что, впрочем, вполне объяснимо как ввиду недостатка архивных документов на этот счет, так и в связи с изменениями их численности в разные годы. На начало ХХ века обычно говорят о наличии как минимум пяти борделей. Отдельные сохранившиеся до нашего времени здания указываются как некогда используемые для организации сексуальных услуг. Например, дом по адресу: ул. Рабочая, 86 (дореволюционное название улицы – Костюковская). К сожалению, насколько верны такие предположения, пока неизвестно.
«Самое безопасное место»
Нет ничего удивительного в том, что в публичных домах частенько происходили всяческие пьяные выходки, конфликтные ситуации, драки. Но один курьез совершенно выпадает из череды бордельной повседневности.
По воспоминаниям бывшего социал-демократа Беседовского, записанным в 1930 году, во время Первой русской революции во флигеле рядом с одним из сумских домов терпимости (к сожалению, автор мемуаров не конкретизировал его расположение) местные революционеры организовали тайную типографию, где по ночам, никем не подозреваемые, изготавливали «летучки», прокламации и прочую печатную продукцию антиправительственного содержания. За это отвечал прибывший из Харькова спец, публично прикрывающийся званием художника и нанимавший упомянутый флигель у владелицы усадьбы (вероятно, якобы под мастерскую). Он же выполнял партийное задание втираться в доверие к местному начальству и вообще всячески строить из себя «своего парня». Полиция то и дело обнаруживала в городе «крамолу», а выйти на след ее распространителей никак не могла. Водить за нос правоохранителей эсдекам удавалось около года, покуда содержательница притона или ее экономка случайно не обнаружили тайное место. К счастью революционеров, собственница притона не поспешила докладывать куда следует, а предпочла объявить об этом с язвительной усмешкой самому постояльцу. Тот оказался не промах и шантажировал хозяйку тем, что в случае прибытия стражей порядка назовет ее своей соучастницей. Вот тогда ей точно будет несладко и даже придется с ним вместе «мерять владимирку». Напуганная владелица пошла на мировую. Во время застолья товарищи «художника» незаметно перевезли типографию в другое место.
«В полной исправности»
Устройство дома терпимости производилось по определенной форме. В частности, если таковое предполагалось открывать в арендованном помещении, то с соответствующей просьбой в городскую управу должен был обратиться именно его владелец. В свою очередь, управа определяла допустимость в соответствии с законом устройства дома терпимости, а также его пригодность сообразно с санитарными нормами. Наконец, собственнику требовалось собрать подписи соседей о «неимении претензий» к открытию борделя. Когда следовало «добро» управы, хозяин обращался уже в местное полицейское управление, которое, в свою очередь, ставило на учет новообразованный бордель и разрешало его деятельность. Подобную процедуру в 1906 г. прошла обывательница Евдокия Супрунова, передавшая свой дом и усадебное место на Садовой улице в аренду для устройства публичного дома (к сожалению, кому оное предприятие принадлежало, просительница не указала).
Когда разрешались вопросы с владельцем недвижимости, уже содержательница, возрастной ценз которой определялся законом сперва в 30-60, а затем в 35-55 лет, обращалась в органы правопорядка, «прилагая паспорт свой и свидетельство местной полиции о благонадежности ее к содержанию означенного заведения». Также она оставляла в местном отделении расписку об обязанности «содержать заведение терпимости в полной исправности, как это требует закон, а также содержать женщин в чистоте и опрятности и еженедельно посылать их для освидетельствования врачу». О поступивших или выбывших сотрудницах она должна была немедленно сообщать в полицию. Последние ставились на учет; неучтенные же к работе не допускались. Наконец, содержательницы-бандерши брали ответственность за последствия выявленных в заведении непорядков. За последние их могли наказывать по всей строгости закона: работницы не явились на осмотр к врачу в указанное время – будь добра посидеть в исправительном учреждении сроком до месяца с вычетом суммы на содержание. Выявлены иные нарушения, как, например, нахождение детей бандерши в борделе, – арест или закрытие дома терпимости.
Официальный прием девиц в профессию предполагал согласие кандидатки на объявление себя проституткой (в полиции отмечали «по нужде» или «по собственному желанию»), что и фиксировалось в медицинском билете (он же «заменительный»). Это и был тот самый пресловутый «желтый билет» (на самом деле он печатался на бумаге разных цветов), выдаваемый взамен паспорта, который, в свою очередь, изымался полицией. Проститутками в конце XIX в., как правило, становились молодые женщины в возрасте 18-25 лет. Однако встречались и совсем юные (закон разрешал данное занятие 16-летним девушкам, что соответствовало минимальному брачному возрасту в империи), в т. ч. нелегалки-подростки или, наоборот, опытные взрослые дамы «на любителя». Последние, впрочем, широким спросом не пользовались. Хотя в 1901 г. занятие проституцией было ограничено 21-летним возрастом, это мало повлияло на проституирование девушек. В национальном отношении местные «девочки» были преимущественно украинками или русскими, уроженками Курской губернии. В пореформенный период в промысле также оказалось много евреек, в т. ч. из отдаленных западных губерний. По сословному происхождению шлюхи преимущественно были крестьянками или мещанками, по социальному – происходили из беднейших слоев населения.
О количестве проституток в Сумах в то или иное время можно судить лишь приблизительно. Очевидно, речь может идти о нескольких десятках жриц любви, неравномерно распределенных по группам «билетных» (в публичных домах) и «бланковых» (вольных), составлявших большинство. В конце XIX в. косвенно это подтверждают данные медстатистики. В 1894 г. из 787 человек, пребывавших на лечении в Сумской земской больнице, зарегистрированных проституток было 35. Однако в последующие годы численность госпитализированных путан существенно снизилась. В 1897 г. их поступило 28, а в 1900 г. только 9. Безусловно, уменьшение количества больных проституток вовсе не свидетельствовало в пользу их сокращения, поскольку население города за это время, наоборот, возросло. Скорее всего, это было следствием расширения частной медицинской практики, а также усиления контроля за гигиеной в публичных домах.
Врачебно-полицейский контроль
Согласно вышеупомянутым «Правилам публичным женщинам», два раза в неделю они обязывались проходить осмотр у врача (в больнице, полицейском управлении или непосредственно в доме терпимости) на гинекологическом столе- «трапеции» с помощью маточного зеркала, нередко в присутствии полицейского чиновника. В случае обнаружения заболевания их немедленно доставляли в больницу. Добровольно явившиеся к доктору девицы лечились за казенный счет. Выявленные же доктором больные уже обязывались оплатить лечение за свой счет либо за счет бандерши. В среднем пребывание в больнице с диагнозом «франц-венеры» длилось от двух до четырех недель, после чего проститутка по согласованию с полицией могла вернуться к промыслу. Разумеется, исчезновение наружных признаков не означало выздоровления, как полагали до конца XIX в. Клинические наблюдения подтвердили тот факт, что сифилис заразен в течение всего кондиломатозного периода. При этом вплоть до 1909 г., пока немецкий иммунолог П. Эрлих не создал препарат «Сальварсан», более или менее эффективных методов лечения этой болезни не существовало.
Тем не менее врачебно-полицейский контроль, если его, конечно, неукоснительно выполняли (нередко врачи и фельдшера филонили или не имели необходимых инструментов для осмотра), в условиях низкой культуры использования кондомов (в 1908 г. дюжина американских «резиновых предохранителей» стоила от 80 коп. до 2,5 руб.; отпускались презервативы далеко не во всех аптеках и не всем были по карману) оказывался эффективным, и на время властям удавалось снизить количество случаев заражения в борделях. Например, в 1900 г. сифилис в Сумской земской больнице лечили 64 женщины, при этом госпитализированных путан было всего девять человек. И не факт, что все из них поступили с диагнозом lues venerea. Следовательно, легальная проституция перестала служить основным источником инвазий, тогда как «французская болезнь» свирепствовала преимущественно в сельской местности и рабочих окраинах от «дармового» разврата и нарушения правил личной гигиены.
Служительницы «тайного разврата», как постоянно промышляющие, так и время от времени обращающиеся к данному ремеслу (кухарки, горничные, прачки, работницы, солдатки, торговки из магазинов мод, нищенки), считались куда более опасными для соития, поскольку среди них процент инфицированных оказывался намного большим, чем у поднадзорных. Заболев, они старались обращаться не к врачу, а к народным целительницам. Например, в середине XIX в. на помощь таким девкам приходила сумская знахарка Екатерина Аксютенкова. Правительство, обеспокоенное ростом числа сифилитиков в армии (накануне Первой мировой войны почти каждый пятый солдат страдал этим недугом), предписывало выявлять нелегалок («комиссных»), ставить их на учет и предавать медицинскому освидетельствованию. Нарушительницы этой нормы высылались на постоянное жительство в отдаленные места без права отлучки.
Продолжение следует.
Дмитрий Кудинов, shans.com.ua
